На всю оставшуюся жизнь

Моя мать Мария Фоминична Федулова родилась в 1934 году в деревне Реутово Знаменского (ныне Угранского) района Смоленской области. Месяц проучилась в первом классе, после чего в октябре 1941-го оказалась на оккупированной немцами территории. В 2008 году собственноручно написала воспоминания о своей жизни, в том числе и о военном периоде. На мой взгляд, они ценны тем, что рассказывают о жизни людей на оккупированной территории и их отношениях с немцами – а это и поныне недостаточно освещенная страница нашей истории. В советский период сам факт нахождения в оккупации был своего рода клеймом, позволял подозревать людей в неблагонадежности.


Конечно, кому-то написанное покажется слишком бесхитростным и откровенным, но это – документальное свидетельство очевидца, в памяти которого детские впечатления о суровых реалиях войны запечатлелись на всю оставшуюся жизнь.


В. Лаптёнков, член Липецкого краеведческого общества



Объявили войну в сорок первом году. Начался призыв всех мужчин в армию, по всей деревне шел крик, плакали жены, матери, дети. Наши отступали, шли сплошным потоком машины, лошади, военные. Мы тоже были в панике, стали запрягать лошадей и собрались ехать неизвестно куда, но тут узнали, что немец высадил десант, и мы остались дома. Во время отступления гнали много скота, овец, коров, но дорога была перекрыта немцами, и скотину бросали. Население ловило скотину, резали, заготавливали мясо, солили в дубовых бочках. В таком виде оно могло храниться очень долго. Спать по ночам не могли, все кругом горело, гремело и мы сидели на крыльце и смотрели, где зарево, какая деревня горит, спать было страшно.


А тут немцы охотились за «катюшей», и недалеко от нашей деревни они ее настигли. Но командир Флёров не растерялся, успел снаряды выстрелить, а «катюшу» взорвать, сам погиб и вся команда. Немцы долго возились, весь пепел перекопали, так ничего и не нашли. На месте взрыва сейчас стоит памятник Флёрову.


Немцы стали наводить свой порядок, колхозы были распущены. Немцы ехали на Москву довольные, радостные, ехали обозом на лошадях, лошади были крупные – тяжеловозы с толстыми ногами. Дети уже осмелели, стали спрашивать – пан, куда едете? Те довольные отвечали – «Москау». Но под Москвой им дали как следует, и радость их пропала. Зима была холодная, а они одеты были не для наших зим. Стали валенки отнимать у населения, даже на голову платки покрывать. Появились партизаны, немцы их боялись.


Наша деревня была близко около леса и немцы у нас не жили, боялись партизан. Через реку от нас находилась деревня Мощёнки, вот там и жили немцы, а к нам приходили днем и грабили, а если находили что подозрительное, как, например, газеты, да еще с рисунком, грозили расстрелом. В деревне жили трое мужчин – беженцы, в разных семьях, их немцы взяли, завели в сарай, дали очередь из автомата и сарай подожгли. Наш староста валялся у немцев в ногах, просил, чтобы их не убивали, но они его ударили прикладом и своё черное дело сделали. Старосту выбрал народ в присутствии немцев, он очень не хотел. Он всегда был с людьми, всегда старался предупредить людей о приходе немцев. Мама с утра садится у окна и только староста скажет – идут, уже знаем: идут немцы. Кур, поросят забирали сразу, если найдут, мы их прятали под домом. Коров забирали по очереди. Лошадей кормить нечем было и они бродили по улице, так как сено немцы отбирали своим лошадям.


Ночью приходили партизаны – наш дом стоял у самого оврага, и кусты тянулись до самого леса. Мама варила огромный котел картошек, они ели и уходили в лес. А когда выпал снег, партизаны приходили на лыжах и след был виден, а это грозило расстрелом. Каждое утро мама шла и заметала следы, мы жили в постоянном страхе.


Жить становилось все труднее и страшнее. Все люди деревни собирались в нашем доме и ночевали, в одиночку было страшно. Вот в одну такую ночь пришли партизаны и говорят, что надо уходить. Мама поставила корове побольше воды, сена, собрала нас, вещи на огороде закопала в снег и мы пошли в хутор Щелоки, там находились партизаны – лесом два километра. В деревне осталась одна старая бабка, которая не могла идти, ее немцы расстреляли, закопали в огороде.


На хуторе было домов десять, кругом лес. Здесь находились партизаны, десантники и остатки 33-й армии, беженцы. Десант выбрасывали на самолетах, их никто не встречал, куда идти они не знали, поэтому кто попадал к своим, а кто сразу в плен. Территорию наши занимали большую, в основном расположенную в лесах. В каждом селении свое правление, например, в деревне Высокое капитан приказал расстрелять бабку, которая не хотела отдать баночку мёда. Её вывели на расстрел, но на ее счастье мимо проезжал майор, узнал, в чем дело, и расстреляли самого капитана, это спасло многих жителей деревни.


До этого был расстрелян наш староста, никто даже не спросил, почему он стал старостой. Он никого не предал, а старался, как мог, помогать населению, он уговорил людей уйти к партизанам, но это никого не интересовало, одно слово – староста – и расстрел.


Нас поселили к хозяйке жадной, она должна была нас кормить, две семьи – всего шесть человек и десять партизан, а десантники должны были питаться своими продуктами, которые у них были с собой. Хозяйка варила суп из нескольких картошек и воды. Садились вокруг стола и дети и взрослые и ели из одной миски, а моим сёстрам – младшей и двоюродной – всего было по четыре года. Партизанам также наливалась миска на всех десять человек мужиков.


В других домах хозяйки были подобрей и кормили получше, а нам голодно было. Старшую сестру Валю, ей было четырнадцать лет, постоянно отправляли траншеи копать. Снег был глубоким, это был конец сорок первого – начало сорок второго года. В доме люди спали везде, где только можно приткнуться. Нам разрешили молотить овес колхозный, который лежал не обмолоченный в овине, молотили вручную вальками, а потом зерно толкли в ступе и получалась мука, а из этой муки варили кисель.


Но несмотря на такую жизнь, мы, дети, все равно играли, катались на саночках. С нами в одном доме жили два офицера – Попов и Шереметьев. Шереметьев был очень весёлым человеком, любил детей, бывало, возьмет гитару, частушки поёт, а нас плясать заставляет, и мы плясали, так он веселил нас, мы очень полюбили его.


В то время в каждом доме был окоп в огороде, где прятались от бомбежки. И вот как-то налетели немецкие самолеты и начали нас бомбить. На каждый дом по самолету. Бомбежка была страшной, волна воздуха врывалась в окоп, так и казалось, что он взлетит на воздух, мы сидели и молились. Мы остались живы, Господь нас спас. Все затихло, дома горели, немецкие танки входили в хутор, и мама повела нас дальше в лес.


В лесу сидела наша деревенская женщина со своими детьми и она стала звать маму остановиться в лесу, там было и много солдат, но мама не послушала и сказала: «Нет, в деревне лучше». Здесь мама была права: зима, лес был голым, и только мы вышли из леса, как налетели туда самолеты, но уже не с бомбами, а с пулеметами, и очень много погибло военных, спрятаться было негде – ни траншей, ни окопов. Эта женщина пошла с нами, нам снова Господь помог.


Переночевав в деревне Красное, мы пошли дальше в деревню Коростели, в этой деревне жила мамина подруга, вот к ней мы и пришли. У подруги муж погиб, у нее было трое детей. Она полностью доверила маме и своих детей, и нас. Мама готовила и всех кормила, здесь мы были сыты.


В доме прямо на полу лежали раненые солдаты, их было много, к ним один раз в день приходила медсестра и приносила еду в ведре, вот и весь уход. Мама, чем могла, помогала – водички погреть, попоить. Каждую ночь прилетал самолет, и раненых старались отправить в Москву, в основном, командный состав.


Однажды играли мы на улице, решили зайти в овин и увидели: по самую крышу лежали тела военных. Зима была морозная, хоронить было некому, и их просто складывали штабелями друг на друга, мы испугались и убежали домой.


Но вот и в эту деревню с утра полетели мины, люди стали уходить в лес. У каждой семьи в лесу был окоп и запас продуктов. У нас ничего не было, но нас пустили – двоих в один окоп, двоих в другой. Мы сидели в этих окопах пять дней, сидеть было тяжело, даже ноги вытянуть было некуда, и есть нам было нечего.


Мы решили выходить из лесу, ждать было нечего и бежать некуда, кругом немцы. И вот в один день нашли белую тряпку, привязали на палку, выстроились в ряд и пошли в деревню. Были женщины и дети, нас никто не тронул. Зашли в первый попавшийся пустой дом, на полу лежала солома, где лежали когда-то раненые. Зашёл немецкий офицер, посмотрел на нас и ушел. Мы переспали на этой соломе.


Мама говорит: «Всюду немцы, нужно идти в свою деревню». И рано утром мы пошли. Был конец марта, уже кругом лужи и идти было тяжело. Дорога была кошмарная, убитые люди и лошади, но мы шли ко всему безразличные. Когда подошли к Щелокам, я увидела лежащего навзничь Шереметьева, он лежал как спал, в белом маскировочном халате, крови нигде не было видно, наверное, убит был в спину, мне хотелось плакать…


В нашей деревне многие дома были разорены, но те, в которых жили немцы, были целыми. В нашем доме жили финны, в дом нас, конечно, не пустили. Переводчик разрешил нам переночевать в бане. Под баню был приспособлен тёткин дом, там было тепло и мы с радостью уснули. На день мы должны были освобождать баню. У младшей сестры Лиды лицо было покрыто сплошной болячкой, мы ее посадили на печку под занавеску у соседки, а у той жили немцы, и как мы ей не приказывали, Лида все равно высунулась. Немцы заметили, как залепетали! Хозяйку заставили мыть все стены, а нас больше никуда не пустили. Мы поселились в доме, где не было пола и крыши, но была русская печь. Мама затопила печь, и мы легли спать, я, помню, спала на загнетке, остальные на печке, и так мы стали жить в этом доме.


Полов не было, мама найдет где доску, бревно и укладывает на пол и получался настил. Во время дождя мы накрывались солдатской палаткой и сидели. Есть было нечего, мама где-то достала зерно ржи, проросшее, мы его сушили, варили какой-нибудь суп. Мы стали побираться с мамой, но подавали плохо, к дому еще не подошли, уже кричат – «Не прогневайтесь!», но мы ходили, выхода другого не было.


Есть становилось совсем нечего. Мы стали пухнуть от голода. Я помню, как печально было мамино лицо. Но тут из нашего дома выехали финны, и мы перебрались в свой дом. Он был светлый, и полы, и потолки, и даже сохранились подушки наши, это была большая радость. Стали появляться крапива, лебеда, щавель рвали, рубили, мама пыталась печь лепешки из этой травы, но обвалять было не в чем, но все равно пекли. От этих лепешек рот был зеленый, трава набивалась между зубами, но голод не проходил.


Наша деревня считалась партизанской и какая немецкая часть не приедет, все знают, что мы партизаны. Поэтому нас никуда не выпускали без разрешения. И когда уже не было никакого выхода, оставалось только умирать с голода, мама пошла к коменданту просить разрешения пойти в деревню Софоново, где жил папин двоюродный брат. Комендант – потомок бывшего здешнего помещика – к людям относился по-хорошему, и нам выписали пропуск, тетка с внучкой и я с мамой пошли в Софоново. Через реку Угру проходили вброд. Пришли мы только к вечеру мокрые, голодные, но тетя Паша, так звали жену папиного брата, встретила нас радушно, за что мы ей благодарны всю жизнь. Она нас обсушила, накормила и дала нам муки, сколько могли донести. Теперь травяные лепешки обваливали в муке. У нас не было соли и спичек, но мы находили выход: брали паклю, какие-то специальные камни, выбивали искру и разжигали огонь. То же и с солью: где-то нашли удобрение красное, очевидно, калийное, сначала разводили водой, а потом добавляли в продукты.


Мама по характеру была тихим человеком, никогда ни с кем не ругалась, но и сложа руки не сидела, она все делала, чтобы нас накормить. И вот она вспомнила, что до войны в Знаменке был «Заготскот», там забивали скотину, а шкуры солили и складывали. Вот эти шкуры говяжьи мама и обнаружила. Принесла шкуру домой, на ней оказалось много соли. После обработки на огне из нее варили холодец, это было наше спасенье от голода, и соль у нас появилась.


Наступило лето сорок второго года. Огород стали копать лопатой вручную, задание получали на каждый день от мамы – по скольку должны вскопать. Делили участками и копали каждый свой участок, иначе гулять не пойдем. Семян для посадки не было, что напобирались картошки – всю посадили. В лесу стали созревать ягоды, бывало, наберём ягод и несём в Знаменку немцам продавать, ходим по домам, где жили немцы, кто даст кусочек хлебушка, а из этого хлеба мама варила суп.


Тут стала рожь созревать, пойдем в поле нарежем колосьев, обожжем усики на костре – зерна молодые, мягкие, такие вкусные! Потом рожь поделили нивами и каждый свою ниву жал серпом, молотили вручную, цепями, вальками, кто как мог. С первого намолота наварили каши и наелись, впервые за долгое время, хотя это было зерно ржи, сваренное на воде.


В Знаменке немцы резали скот, а потроха меняли жителям, в основном на ягоды, грибы – только лисички, то что им нужно. И вот мы стоим, каждый держит свой товар, вдоль дороги, а чтобы попасть к потрохам, нужно пробежать через дорогу и в конец сада, а немцы стоят с плетками, и вот кому скажут, кто понравится, «проходи», он бежит бегом. А некоторые самовольно пытаются пробежать, вот тут в ход пускают плетку.


Мы заготовили немного зерна, кое-каких овощей, особенно бурака было много, грибов насолили, насушили. Из бурака мама пекла лепешки, но их нужно обваливать в муке. Какой-то дальний наш родственник сделал нам ручную мельницу, и мы могли молоть зерно в любое время.


В немецкой армии были венгры, чехи, нам это было тяжело различить, но они сами старались сказать, кто они есть. Обычно они были вперемешку с немцами, один чех жил у нас в доме, он показывал фотографии своих детей. Чех этот был добрым, он каждый день оставлял мне еды от своего пайка, а конфеты, которые давали на паёк, он все раздавал детям. Был немец, молодой парень Ханс, ему каждую неделю присылали посылки родители, он угощал молодых девок и очень любил играть с ними в карты и танцевать вальс.


К зиме немцы часто стали меняться, одни уезжали, другие приезжали, снова настало неспокойное время. Немцы стали голодать, часто просили у мамы чего-нибудь поесть. Мама научила немцев: вам дают ячмень для лошадей, а ты принеси матке, я вам испеку хлеба. Вот тут солдаты и начали таскать ячмень, мама испечет им буханочку, остальное себе, и нам становилось сытней.


Наступил 43 год, немцы начали отступать, уже постоянных немцев не было, а потом и совсем уехали, иногда приезжали, ночевали и тут же уезжали, говорили, передовые части. Немцы снова искали продукты. Мама напечет хлеб из тёртой картошки и положит на стол, а настоящий за печку прятала, они посмотрят и уходят. Стали молодежь забирать в Германию, у нас забрали старшую сестру Валю и других девчат, их уже отвезли в Знаменку и оставили ночевать в церкви, они ночью сбежали, пришли домой.


С этого времени, как только немцы появлялись в деревне, мы Валю прятали в печке, под полом, куда только можно. Но вот как-то немцы зашли с другого конца деревни и стали предупреждать, что дома начнут поджигать. Валя у соседки спрятана. Нас мама стала одевать, обувать в лапти, и только успела вывести на улицу, как наш дом загорелся.


И мы снова остались безо всего. Я помню, мы сидим на горочке около своего дома, а он горит, и горит вся деревня. Нас мать повела в деревню Мощёнки, нашли пустой дом и поселились в нём.


За молодежью началась настоящая охота, и этим занимались в основном полицаи, от них было прятаться гораздо тяжелее, нежели от немцев. Полицаи – это люди-предатели, и они лучше знали, куда могли схорониться молодые девушки. Однажды Валя и ещё семь девчат просидели в колхозном коровнике наверху на балке, а это было зимой в феврале, как куры на насесте.


Потом прибежал брат одной девушки, говорит: «Аня, идём, а то полицаи вместо тебя мать забирают». Аня пошла, но девчатам сказала: «Не бойтесь, я вас не выдам.» И слово своё сдержала.


Хотя мы никаких известий не получали, но заметно было, что немцы отступают. И вот однажды они ушли, побросав повозки: на каких был товар, на каких – продукты. Старшая сестра не проспала: ухватила один мешок и принесла домой, он был набит байковыми одеялами и даже была новая шинель, для нас это было большое дело, так как мы были раздеты-разуты.


Утром, когда и мы уже проснулись, полная тишина, никого не было, кроме трёх немцев раненых, – отступали так быстро, что их бросили. Люди стали волноваться, вышли все на улицу. Кто-то сказал, что приходила наша разведка на другую улицу. И, наконец, показался отряд в белых маскировочных халатах, но такие халаты были и у немцев, и у русских, вот стоим и думаем: прятаться или встречать. Уже подошли близко и стали видны звёздочки на шапках. Наши солдаты были ещё в зимней одежде, даже в валенках. Женщины кинулись обнимать солдат, такой поднялся крик, женщины плакали, описать нельзя.


Так нас освободили от немцев в 1943 году, в марте.

"Петровский мост". Мария Федулова
 
По теме
Елена Гурьева Весной и летом удобнее всего хамелеоны Весна заявляет о себе все увереннее, солнце все ярче, и все актуальнее совет специалистов — не пренебрегать защитой глаз от ультрафиолета.
Ирина Васильева Санкции не мешают липецким предпринимателям наращивать производство Липецкие предприятия и фермерские хозяйства, несмотря на санкции, увеличивают объемы производства и количество рабочих мест.
Городские спасатели откачали воду с территорий в центре, в районе Ниженки, ЛТЗ и Опытной станции Юлия КЛЮЕВА Жители Липецка 13 раз за сутки пожаловались на подтопление придомовых участков Фото:
Источник фото: https://липецкаяобласть.рф На липецком железнодорожном вокзале сегодня встречали детей из Белгорода и Белгородской области, подверженных участившимся обстрелам с украинской стороны.
Дни стали длиннее, солнышко светит ярче и теплее, сосульки завели звонкую перекличку, а на улице появились запахи мимозы… Это говорит о том, что наступила весна.
Специалисты из Воронежа провели прием юных липчан - Управление здравоохранения 28 марта 2024 года на базе поликлиники ГУЗ «Областная детская больница» был организован консультативный прием специалистами клинических кафедр Воронежского государственного медицинского университета имени Н.Н.
Управление здравоохранения
Фонд «Милосердие» передал липецким медикам высокотехнологичное оборудование - Липецкая ГТРК Лия Мурадьян Помочь с закупкой попросили сами врачи Фото предоставлено пресс-службой Фонда «Милосердие» Благотворительный фонд «Милосердие» помог оснастить липецкую городскую больницу №3 современным медицинским оборудованием.
Липецкая ГТРК